Колдун

— В середине 30-х годов, — поведал Николай Романович, — мне был передан в тренинг и езду пятилетний рысак по кличке Колдун. До этого Колдун выступал под управлением двух других наездников. Последний из них охотно расстался с рысаком, а на мои вопросы о привычках, характере и способностях лошади отвечал как-то уклончиво, несколько смущенно, на что я тогда не обратил внимания, хотя Колдун был резвым, способным жеребцом с большими возможностями, которые мне надлежало раскрыть. Обычно таких ипподромных бойцов наездники отдают неохотно. На этот раз все было иначе: мой предшественник не столько передавал лошадь, сколько... избавлялся от нее. Тогда его поведение вызывало у меня скорее удивление, чем настороженность.
   Итак, беговая карьера Колдуна продолжалась в новом тренотделении. По отзывам конюхов, Колдун вел себя примерно: при уборке и чистке не вертелся, не отмахивал хвостом, не прижимал угрожающе уши, а стоял смирно, точно понимая, сколько труда и терпения отдают ему люди. Ежедневные тренировки выполнял охотно, без принуждения, «сознательно» — по авторитетной характеристике старого опытного моего помощника Герасимчука. Резвые работы проводил я сам и, признаться, не мог нарадоваться беспрекословному подчинению рысака.
  Первое выступление Колдуна под моим управлением состоялось в одном из именных заездов, разыгранном на дорожке Московского ипподрома. Соперники подобрались не очень сильные, и я рассчитывал на успех. Со старта никто из участников заезда не решился возглавить бег, и я, слегка выслав Колдуна, переложился на бровку. После двух третей пройденной дистанции (1600 м) я решил, форсировав езду, отделиться от соперников. Колдун охотно ответил на посыл, но затем сбавил пейс (т.е. скорость, прим. редактора), точно поджидая отставших участников заезда. Я снова его выслал, но он на это не отозвался, хотя далеко не израсходовал всех сил. Почему же он сопротивлялся? Приз был выигран более чем уверенно, но все же с небольшим преимуществом.
    Спустя две недели Колдун принял участие в розыгрыше одного из престижных призов в компании более резвых соперников на удлиненную дистанцию — полтора круга.
     Бег начался довольно энергично: часть соперников, стремясь занять наиболее выгодную позицию, стартовала излишне резво. Я держался несколько сзади лидирующей группы, приберегая силы Колдуна для борьбы за победу на решающем участке дистанции. Все это время Колдун послушно исполнял мои приказы, но, когда ведущая группа рысаков вышла на конечную прямую, я, чтобы открыть себе свободный проход для финишного броска, выслал Колдуна. Но он на посыл не ответил. Любое промедление грозило проигрышем, и я предупреждающе поднял хлыст, подстегивая рысака голосом. Тщетно! И лишь в середине выигрышной прямой, когда до призового столба оставалось не более двухсот метров, Колдун наконец-то начал финишировать, рванувшись в гущу борьбы. Его финиш был настолько стремительным, что я старался... не мешать ему.
  Колдун, выиграв считанные сантиметры у одного из ближайших сильных соперников, был признан победителем. Меня поздравляли с эффектной победой, пожимали руку, хвалили за расчетливую езду. А у меня на душе скребли кошки: эта не я расчетливо проехал, а он, Колдун.
    Мастерство наездника проявляется с годами, когда природный талант сочетается с опытом и терпением. Успех приходит, если выбрана оптимальная тактика езды. Никакой компьютер не сможет определить оптимальную тактику, рождающуюся непосредственно на дорожке в экстремальных условиях призовой езды. Но чтобы тактику определял рысак, а наезднику оставалась роль наблюдателя — это уже из области фантастики! И тем не менее я столкнулся с таким явлением.
    Когда в призовой езде наши намерения совпадали, Колдун был предельно послушен. В противном случае возникала борьба, но не с соперниками, а между нами.
  Со стороны ничего особенного никто не замечал. Я мог потребовать от Колдуна прибавить резвость, но, если он считал это несвоевременным, все мои усилия кончались крахом. Наказание хлыстом привело бы к сбою — переходу с рыси на запрещенный галоп.
      Бывало, Колдун стремился выйти вперед, тогда как я считал резвый бросок преждевременным. Рысак начинал нервничать, злиться, сбоил и даже пытался остановиться. Вообще Колдун выступал успешно: было много побед, но и ошибок...
  Лишь впоследствии я осознал, почему мой предшественник так легко и охотно расстался с этим резвым жеребцом. Предыдущий наездник, как и я, никому не рассказывал об удивительном рысаке, чья воля оказалась сильнее воли человека. И надо же было дать жеребенку, родившемуся в Московском конном заводе, такую кличку!