Калита Иван: олимпийский чемпион с военной выправкой

Автор: Инесса РАССКАЗОВА
Номер журнала: GM №7(174)/2017

В преддверии открытия экспозиции «НАСЛЕДИЕ ВЕЛИКОЙ СТРАНЫ: ОЛИМПИЙСКИЙ КОННЫЙ СПОРТ. ВЕК ХХ» в БМКК «PRADAR», которое состоится 16 сентября 2017 года, предлагаем вам  познакомиться с эпизодами жизни олимпийского чемпиона Ивана Александровича Калиты. 
Иван Александрович Калита
 
• Заслуженный мастер спорта (1970), заслуженный тренер СССР.
• Участник пяти Олимпиад (1960, 1964, 1968, 1972, 1976).
• Олимпийский чемпион (1972 – командное первенство). Серебряный (1968) и бронзовый (1964) призер Олимпийских игр в командном зачете. Участник Олимпийских игр (1960 год в Риме и 1976 год в Монреале).
• На момент последнего выступления в Монреале Калите было 49 лет и 197 дней, что делает его самым возрастным участником Олимпийских игр во всех видах спорта в истории СССР.
• Чемпион мира (1970 – командное первенство). Серебряный призер чемпионата мира (1974 – командное первенство). 
• Бронзовый призер чемпионата Европы (1973 – командное первенство). 
• Десятикратный чемпион СССР в 1963-1976 годах в личных и командных соревнованиях. 
• Член сборной команды СССР с 1957 по 1976 год. 
• Тренер сборной команды СССР с 1978 года, затем тренер ЦСКА по конному спорту. 
• Тренер по выездке объединенной команды СНГ на Олимпийских играх в Барселоне (1992). 
• Награжден тремя орденами «Знак Почета» (1960, 1970, 1972), знаком ЦК ВЛКСМ «Спортивная доблесть» (1972), орденом Великой Отечественной войны II степени, медалью «За победу над Германией».
____________________________
 
Олимпийский чемпион Иван Калита родился в отдаленной деревушке Большая Алексеевка в разгар НЭПа, 14 января 1927 года, и его княжеское имя – одна из загадок, которые он унес с собой навсегда. Ни о своем происхождении, ни о том, как получилось, что он, деревенский мальчик, оказался полным тезкой древнерусского князя, ни о том, что ему пришлось пережить в партизанском отряде во время войны, где он, как говорят, учился ездить верхом, рассказывать он не любил. 
 
Поэтому то, что вы сейчас прочтете, как ни парадоксально… первый, единственный и самый подробный рассказ о том, каким он был – Иван Александрович Калита, легендарный всадник, «полный кавалер» всех олимпийских наград, представлявший СССР на пяти (!) Олимпиадах, самый возрастной участник Игр в истории СССР.
 
Ивана Калиту, красавца-офицера, олимпийского чемпиона Мюнхена в команде с Еленой Петушковой и Иваном Кизимовым, называли любимчиком маршала Буденного, приписывая покровительству маршала столь небывало долгое присутствие Калиты в сборной. 
 
Но людей не обманешь, и трудно отнести на счет чистой случайности то, что следующее поколение всадников считает Ивана Калиту святым человеком и бессребреником.
 
«Иван Калита был святой человек. Абсолютный бессребреник, абсолютный. Он был настолько порядочным… я даже не знаю, с кем и с чем его порядочность сравнить. До глупости! Очень порядочный человек. И при этом очень ранимый. Он иногда покрикивал, но это от того, что он все принимал слишком близко к сердцу. Он всего себя отдавал, поэтому и сгорел быстро. 
 
Калита был великий всадник. Иван Александрович на козе боком мог проехать и всех обыграть. Его поэтому и боялись. Он готовил лошадей сам. До последнего. Уже даже когда совсем старым стал и легкие были ни к черту, он продолжал готовить хороших лошадей.
 
Пока Калита руководил процессом в ЦСКА, ЦСКА звенел. Калита умер – не стало ЦСКА. И уже не будет».
 
Таким в восприятии МСМК Павла Волкова, троеборца, в дальнейшем посвятившего себя выездке, очень категоричного в своих суждениях и оценках человека, остался Иван Александрович Калита. 
 
Как ни странно, об Иване Калите сохранилось очень мало воспоминаний. Елена Петушкова, написавшая в соавторстве с журналистом Станиславом Токаревым книгу «Путешествие в седле по маршруту «Жизнь», рассказывает практически обо всех. Но не о нем. Не о своем товарище по сборной, с которым они вместе прошли огонь, воду и медные трубы трех Олимпиад. Все, что сохранилось о нем, прожившим всю жизнь на виду, – скупые строчки биографии. 
 
 Почему? Ученику Ивана Калиты, одному из лучших всадников России последних десятилетий, теперь тоже ставшему тренером, – Валерию Тишкову, – легко объяснить эту несправедливость:
 
«Иван Александрович был очень скромным. И не любил говорить о себе. Даже о войне он почти ничего не рассказывал, а ведь он фронтовик, воевал в партизанском отряде, был награжден. О войне он не любил вспоминать. Мне удалось услышать совсем немногое. О том, что он рвался на фронт, но его возраст был непризывным, так он оказался в партизанском отряде, где и учился ездить верхом. И только потом, повзрослев, попал в регулярную часть. Был ранен, лежал в госпитале, и там, на больничной койке, его застал День Победы…
 О том, что Иван Александрович, оказывается, собрал всю коллекцию олимпийских медалей, от золотой до бронзовой, я, будучи знакомым с ним, тренируясь у него к тому моменту уже много лет… узнал почти случайно. Нет, я, конечно, помнил, что мой тренер – олимпийский чемпион, что он выступал на пяти Олимпиадах, но вот о том, что им были выиграны абсолютно все олимпийские медали, я узнал совершенно случайно. На какой-то из праздников в ЦСКА Иван Александрович Калита пришел в парадной форме с наградами. И оказалось, что у него не только золото, у него – все!».
 
 Все, что вы прочтете ниже, рассказал нам МСМК Валерий Тишков и публикуется впервые. Как ни парадоксально, это самый первый подробный рассказ о величайшем всаднике, замечательном, пусть и непомерно строгом тренере, с которым судьба под конец его жизни обошлась так же несправедливо, как и человеческая память. 
 
Но, к счастью, в нашей власти исправить эту чудовищную ошибку.
 
«Иван Александрович казался недоступным, замкнутым, но в душе он был очень мягким, это была всего лишь маска. Он мог общаться и с водопроводчиком на базе, и со слесарем, он уважал людей, всех без исключения, и никогда не ставил себя выше кого бы то ни было.
 
Самая большая похвала, которую мне приходилось от него слышать: „Ну, ничего!“. Если Калита говорил после моих выступлений „Ну, ничего!“, это означало, что все хорошо и, возможно, даже прекрасно. То, что он все еще оставался на арене, тоже было хорошим признаком. Выезжая из манежа, отдавая честь, я всегда невольно искал его глазами. Сам факт его присутствия позволял выдохнуть, это говорило о том, что в целом все прошло нормально. В тех случаях, когда ему категорически не нравилось, он уходил, и лучше было бы уже вообще не выезжать… И на глаза не попадаться. Меня ждала гроза, буря! Отчитывал он не щадя – строго, жестко, по-армейски, с ненормативной лексикой.
 
Могло ли быть иначе? Я думаю, нет. Наш клуб всегда брал на себя обязательства по медалям. Под нас выделялись огромные деньги, великолепные лошади, мы были ограждены от любых забот и проблем, у нас были коноводы, специальные люди, которые занимались сборами, отправкой на турниры лошадей, закупкой фуража. От нас требовалось только тренироваться. И еще, может быть, в силу того, что мы оставались военнослужащими – огневая подготовка, строевая. Все было очень серьезно. Мы вели дневники, с нами проводились теоретические занятия, нам привозили уникальную кинохронику с выступлениями самых выдающихся всадников. Нам давали очень многое, но, соответственно, и требовали. Это сейчас у всадника лошадь чаще всего его собственность, которая от него никуда не денется. У нас лошадь могли в любой момент отобрать, стоило всего лишь несколько раз не справиться, ошибиться. Если неудачи затягиваются, то отберут не только лошадь – никто не будет тебя держать в клубе. В этом мужском коллективе разносы были страшные. Помимо Калиты, у нас в ЦСКА был и Лев Павлович Баклышкин, тоже суровый человек. Дисциплина у нас была не просто строгой, а железной. Ты не имел права даже на секунду опоздать!
 
Оправдываться перед Калитой, пытаться ему объяснить, почему в силу своей молодости я пока не могу делать какие-то вещи, было бесполезно. На мое „Я еще не могу, Иван Александрович, мне нужно время“ он отвечал: „Когда ты сможешь, меня уже не будет, а я должен это увидеть, поэтому никаких «потом», только сейчас!“. 
 
Поскольку я тренировался и у Кизимова, который был моим тренером до Калиты, я могу сравнивать: Кизимов был более молчаливым. Он был практиком. Ему проще было попросить тебя слезть, после чего он сам садился на лошадь и показывал, как стоило действовать на самом деле. Калита тоже многое показывал. Но вот в чем дело: мастер он был величайший, и понять, как он это делает, было чрезвычайно трудно! Невозможно было уловить работу его руки или ноги, казалось, что они практически не шевелятся, а лошадь делает все сама. В современной выездке все иначе: ты видишь в мельчайших подробностях, как нога со шпорой ходит у боков лошади. Но стоит взглянуть на старую кинохронику, например, на Елену Петушкову, и складывается впечатление, что она только сидит на лошади. Ее посадка была идеальной. У посадки Ивана Кизимова и Ивана Калиты были некоторые недостатки. Калита сидел на лошади сутуловато, у Кизимова голова выдавалась вперед, но что их объединяло: их ноги и руки всегда оставались спокойными, как казалось, были почти неподвижными. А лошади делали все! Их лошади были „автоматами“, сделанными своими всадниками. Это была фантастика – учиться на них, потому что стоило тебе правильно „нажать“, Тариф и Ихор отвечали, неправильно – они не отвечали совсем. 
 
Это был офицер до мозга костей. Калите нельзя было сказать просто „Здравствуйте, Иван Александрович!“, а исключительно – „Здравия желаю!“. Ему не стоило задавать лишних вопросов, он этого не терпел. И выправка у него была настоящая, военная. Я ни разу не видел его неопрятно одетым, обувь всегда была начищена до зеркального блеска, рубашки идеально выглажены, безупречно выбрит, от него пахло превосходным парфюмом. Никаких вольностей на тренировках он нам не позволял. Нам запрещено было общаться друг с другом, только работа. Подъехать друг к другу, что-то рассказать, посмеяться – мы же были молодыми, нам этого очень хотелось, но даже подумать о таком было нельзя. Вплоть до того, что он мог ссадить и „Пошел отсюда!“. Должны работать. Пахать. И точка! Но тогда такое было везде. Я видел тренировки хоккеистов у великого Тарасова, Тихонова, гимнастов, помню Елену Мухину до ее трагической травмы позвоночника перед московской Олимпиадой. Они все были словно под одну „расческу“. Предельная строгость, вплоть до подавления личности. Затем эту личность заново создавали…
 
Никакой моральной поддержки после неудачи ты не получал. Никогда. Свою неудачу ты был обречен переживать в одиночестве, наедине с собой. Ты нужен успешным, ты нужен лидером. Интересно, что сейчас, вспоминая об этом, я не осуждаю его. У меня не проскальзывает мыслей наподобие: „Ну надо же, нет бы меня пожалеть!“. Я от Калиты ничего другого не ждал. Я понимал, что будет разнос и я должен буду сделать выводы. Очень быстро сделать выводы! Но на мое человеческое отношение к Ивану Александровичу это не влияет. Это был Учитель, который меня сделал. Научил работе в руках, работе с бичом – выезжая лошадей, он просил меня походить за ним и слегка поддеть при необходимости бичом какой-то участок ноги или крупа, помочь. Научил очень многому, это бесценно…
 
К сожалению, ни одного выступления Ивана Калиты „вживую“ я не видел. Не застал. Я успел посмотреть на Ивана Кизимова. Видел огромное количество выступлений Елены Петушковой. А вот Ивана Калиту – ни разу. Я знаю, что он, установивший свой бессмертный рекорд в виде пяти Олимпиад, был готов и к шестой, московской. Ему хотелось стать играющим тренером, поскольку, как известно, ту сборную, которая победила в Москве командой, готовил в статусе старшего тренера именно он, Иван Калита, за что и получил звание Заслуженный мастер спорта. Благодаря ему в состав сборной вошла „нелюбимая“ ученица Б.И. Мурашова – великолепная Вера Мисевич. Только потом, как это часто бывает, его лавры достались В.В. Мишину и Н.Ф. Шеленкову, руководившим в те годы сборной СССР по конному спорту, а Ивана Александровича „отодвинули“ от этой победы. И выступить в Москве ему просто не позволили, предложив сосредоточиться на тренерской работе. 
 
Я много раз ездил с ним за границу и могу сказать, что во всем мире ему оказывали высочайшее уважение! Благодаря Ивану Александровичу я увидел всех великих спортсменов – Йозефа Неккермана, выигравшего Олимпиаду в 63 года, Лиз Хартель, датчанку, выступавшую с полиомиелитом, с парализованными ногами, которая смогла стать призером Олимпийских игр за счет корпуса и рук. Как они к нему относились – и Клаус Балькенхоль, и Лизелотт Линзенхофф, владелица многомиллиардной империи и заводов „Мессершмит“, – они просто все бросали и бежали к Ивану Калите. Точно так же поступал и Йозеф Неккерман, который мог с кем-то стоять и разговаривать, однако, стоило ему заметить Ивана Калиту, как Неккерман, уже немолодой человек, оставив своих собеседников, стремительно шел навстречу Ивану Александровичу, чтобы поприветствовать его, обнять. 
 
 А самым поразительным было то, что Калита… не знал иностранных языков. Совсем. Но! Когда нужно было что-то выяснить, он без сомнений решительно шел в секретариат, возвращался и четко объяснял, что мы должны сделать завтра. Этому неизменно удивлялись, отправляли в секретариат переводчика, и каждый раз оказывалось, что Иван Александрович все понял верно, слово в слово. Какая-то загадка, я не могу найти ей объяснения. Как и тому, что он мог уйти пообщаться с Клаусом Балькенхолем на несколько часов… Как они понимали друг друга?! Эта загадка Ивана Калиты так и осталась для меня до конца неразгаданной.
 
 Все, что у него было в жизни, – это лошади. Он жил только этим. Иногда, в выходной день, любил посидеть в гараже, покопаться в моторе машины, будем считать это хобби. Но по большому счету, кроме конюшни, манежа, лошадей, учеников, у него ничего не было. Когда-то он очень любил свою жену, но она умерла, а другой женщины, которую он смог бы полюбить, он больше не встретил. И остался одиноким. До самого конца… 
 
 Когда в 1981 году Ивана Александровича сместили с должности старшего тренера сборной страны по выездке, которую он успешно возглавлял около пяти лет, он словно потерял точку опоры. После того, как у него отняли лошадей, отправили в отставку, Калита почувствовал себя никому не нужным. Как человек старой закалки, старой формации, Иван Александрович утратил сам смысл жизни. У него стали отказывать ноги, он умер внезапно, за столом, в полном одиночестве. Уснул и не проснулся».